Сегодня родился Владислав Юрьевич Мамышев-Монро. Вот вывесила у себя на сайте свое эссе в том виде, в каком оно было опубликовано в только что вышедшем в Москве сборнике «Владислав Мамышев-Монро в воспоминаниях современников».
По моим наблюдениям, моралисты всегда бывают крайне жестокими в жизни, так как искренне не понимают, что слова вообще хоть что-то могут значить. Все эти разглагольствования о добре, совести и прочие нравоучения большинству людей до лампочки, и им это известно лучше других. А эстеты, напротив, часто оказываются чересчур мягкими и слишком полагаются полагаются на отвлеченные образы и понятия, так как склонны переоценивать силу воздействия прекрасного и предполагают, что каждым человеком, как и ими, движет исключительно страх уродства. Достаточно вспомнить маркиза де Сада хотя бы, который не справился со своими обязанностями в революционном трибунале.
В советские времена коммунистов почему-то клинило на ошибках. Стоило где-нибудь в программке ТВ, к примеру, случайно написать «Мелодии врагов» вместо «Мелодии друзей», как разгорался страшный скандал и виновника, как минимум увольняли. И это странно. Ведь советские руководители были марксистами, а не фрейдистами.
Книги тогда тоже проходили тщательнейшую корректору и редактуры, по которым многие читатели в девяностые даже испытывали сильную ностальгию, поскольку такие специальности как редактор и корректор в то время улетучились как класс или же, по крайней мере, утратили свое былое величие и значение. Впервые за долгие годы авторы стали смотреть на них даже несколько свысока. И это тоже странно, потому что еще совсем недавно редактор фактически выполнял еще и обязанности цензора, и все писатели трепетали и плохо спали по ночам перед встречей с ним.
А вот до революции в издательском деле царила и вовсе полная анархия: небрежные макеты, повторы, перекошенные столбцы, обрывы страниц, произвольная орфография и еще более вольный синтаксис. Помню, в юности, когда я приходила в Публичную библиотеку и брала в руки какую-нибудь старую книгу, я как будто отдыхала душой от царившего вокруг утомительного порядка.
Не могу до конца понять, почему мне нравится этот текст Соллерса. Возможно, из-за того, что он написан в таком сложном жанре, как некролог. И в нем Соллерсу удалось достичь определенного совершенства. В каждом жанре, в конце концов, есть свои вершины. И иногда они покоряются тем, кто совсем даже и не ставил перед собой подобной цели.
Я этот текст не переводила, а только отредактировала и добавила примечания для недавнего русского издания антологии «Тель Кель», которая вышла под моей общей редакцией.
